Родилась я в 1925 году в Дружной Горке. У наших родителей Павла Федоровича и Анастасии Георгиевны Лаптевых было семеро детей. Жили в своем доме у леса, держали корову, поросенка, кур. Лошадь отец в коллективизацию отдал в колхоз “Орлинский”.

   Жители Дружной Горки работали в основном на стекольном заводе, построенном немцем Ритингом двести лет тому назад. Завод выпускал тонкую лабораторную посуду. Рабочие получали небольшую, но регулярную зарплату и не бедствовали.

   Я окончила восемь классов, и тут война. Завод эвакуировали в Казань, а народ остался. Старший брат учился в Ленинграде и с первых дней ушел на фронт. Он прошел всю войну и дошел до Берлина.

   А к нам в августе пришли немцы… Сначала через поселок от Кургина на Орлино промчались мотоциклисты, а за ними – танки. В нашей пожарной части обосновался штаб. Назначили старосту. Жителей стали гонять на ремонт и расчистку дорог.

   Отец наш, коммунист, имел связь с партизанами и большую часть времени проводил в лесу. Иногда, в темноте, приходил домой, благо жили мы на окраине. Кто-то его выследил. И однажды, поздним осенним вечером, только он вошел – следом полицай с немцами. Спрашивали о связи с партизанами, но отец все отрицал. В этот раз его не забрали, но позже, в 1942-м году пришли якобы “партизаны” в немецкой форме. Спросили маму по-русски:

   - Где ваш муж?

   Одного из мужчин мама узнала, несмотря на приклеенную бороду. Это был сосед Назаров, папа ходил к нему бриться. Как только папа появился, пришли настоящие немцы – из гестапо, забрали его и еще четверых мужчин из поселка. Все они бесследно исчезли.

   С продуктами становилась все хуже. Женщины ходили пешком с саночками к Луге – менять вещи, посуду на муку. Когда появилась трава, пекла из нее лепешки, добавляя немного муку.

   А в мае всю молодежь от 15 лет немцы погнали на работу в Германию. Забрали и нас с сестрой Анной. Пешком шли до Сиверской, где уже ждал товарный состав. Затолкали всех в вагоны, дали по буханке хлеба и повезли на запад. Не было воды. Люди мучились от жажды, одна девочка умерла. Первый раз остановили в Прибалтике, разрешили сходить в туалет.

   В Германии нас направили на распределительный пункт, где мы прошли санобработку (всех остригли наголо) и были выставлены как рабы на продажу. Мы, дружногорские, держались кучкой. К нам подошел немец, повесил на шеи таблички с номерами и поторопил: “Давай! Пошел!”. В грузовом фургоне нас доставили на фабрику Штрюбе в Магдебурге. Привели в зал, где стояло много столов. Небольшой оркестр играл марш “Прощание славянки”. Нас посадили за столы, и немцы принесли каждому по чашке баланды.

   Поселили нас в странном помещении, похожем на театр. В “партере” были устроены общие нары, а на “галерке” стояли отдельные кровати с тюфяками. Нашей “кучке” повезло: попали на галерку. Лагерь был небольшой – 300 человек.

   Каждое утро, в 8 часов, подъезжал закрытый фургон и отвозил нас на фабрику. Рабочие-немцы изготавливали на станках какие-то металлические детали. Нас поставили подручными.

   - Подай! Принеси! Убери! – командовал мастер.

   На обед рабочие уходили в столовую, а нам приносили баланду прямо в цех. В 6 часов вечера фургон снова увозил нас в лагерь, где мы получали вторую порцию баланды. Хлеб – маленький серый батончик – выдавался раз в неделю, по понедельникам, и ни у кого не хватило сил его сэкономить: съедали в один присест и с нетерпением ждали следующего понедельника.

   Надзирала за ними комендант фрау Беккер с помощницей, говорившей по-русски. Комендант была неплохой женщиной и помогала чем могла. Заболеешь – сведет к врачу, даст лекарство. Не кричала и не обижала нас.

   В лагере был закуток, где стояли бак с водой и 2-3 тазика. Там можно было помыться и постирать. Но мы сильно обносились, и не во что было переодеться. На фабрику привозили ветошь – вытирать станки, и мы рылись в этих тряпках, что бы найти себе какую-нибудь одежду. Помнится, мне достался старенький джемперок и тонюсенькое пальтецо. В непогоду мы зябли и брали с собой в фургон одеяла, которые грели мало, но все же защищали от ветра.

   Тем временем население Дружной Горки поголовно угоняли в Прибалтику. Мама с четырьмя детьми попала но литовский хутор к хозяевам. Работали и она, и 8-летний Витя, и 12-летний Коля. Пятилетняя Женя оставалась в сарае нянчить годовалую Лелю. В Магдебурге мы даже получили от мамы письмо.

   В апреле 1945 года мы проснулись от криков на улице. Оказалось, в город вошли американцы. Охрана разбежалась. Какое-то время мы еще проживали в лагере. Американцы нас хорошо кормили, затем на Эльбе передали нашим. Здесь нас допрашивали работники СМЕРШа. Нас с сестрой спросили:

   - Где ваш отец?

   - В партизанах…

   - А вы почему не ушли в партизаны? – спросил следователь и долго на нас кричал, обвиняя во всех смертных грехах.

   После проверки нам предложили поработать в воинской части. Мы согласились. Нас отвезли в Польшу, в г. Познань, где была мастерская по ремонту воинского обмундирования. Жили в общежитии без конвоя, питались в столовой.

   Кончилась война. Нам хотелось домой, тем более что мама с детьми уже вернулась в Дружную Горку. Но из дома писали: “Кто из молодежи приехал – попал на лесозаготовки, постарайтесь продержаться подольше в мастерской”. Мы вернулись в декабре 1946 года, пошли устраиваться на завод. Начальник отдела кадров спросил сурово:

   - Вы Павла Лаптева дочки? Вас надо не на завод брать, а посылать на торфозаготовки!

   Видимо, из-за того, что отца забрали немцы, не было доверия и к нам. А папы уже и в живых не было… Только в 90-х годах мы узнали через международный розыск, что отец умер в концлагере в мае 1943 года.

   Подсобницей на завод меня все же взяли. Позже получилось, стать градуировщицей.

   Наш поселок немцы сожгли при отступлении. Мама работала уборщицей в школе, жила с детьми в комнатенке без окон. На всех дали 16-метровую комнату, где мы жили всемером. Но молодость брала свое, тяжелые времена отходили в прошлое, уже в клуб захотелось, хотелось жить и радоваться мирной жизни.