Родилась я в 1917 году в Тверской области, в батрацкой семье. Отец умер рано, мама осталась одна с четырьмя детьми. Сестра Граня служила в Питере в няньках. В 30-х годах я приехала к ней. Как раз набирали людей на стекольный завод в Дружную Горку. Меня взяли в 8-й цех браковщицей. Работали разную мелочь, перед финской войной - химстекло. Мужчины-стеклодувы были настоящими мастерами, выдували даже двухлитровые колбы.

   В 1937 году я вышла замуж за бригадира выдувальщиков Михаила Филиппова, родила сына. Жили в заводской халупке на улице Урицкого. Богатства нажить не успели: ходили в лаптях, спали бог знает на чем. Мужа каждое лето забирали на маневры, я ездила его навещать на полигон за Сиверскую. А 30 октября 1939 года взяли мужа на финскую войну. До сих пор вижу, будто это было вчера, как стою я с мальчиком на руках, беременная дочкой, а Миша уходит от нас по улице все дальше и дальше... Больше я его не видела: убили в феврале Мишу-пулеметчика выстрелом в голову. Много дружногорцев не вернулось тогда с войны, и ни копейки за них семьям не заплатили. Может не теми пулями их поубивало?

   Осталась я в 23 года вдовой с двумя ребятами. Живу в семиметровой комнатке, готовлю в круглой печке. Дров нет. Поеду в Кургинский лес-целик, нарублю топором сучьев, а сама плачу. Зарплата - 250 рублей. Крупу в магазине по двести грамм покупаю. Люди спросят:

   - Клавдия, почто так мало берешь?

   - Не на что...

   Началась война, а у меня всех запасов - стакан манки. В то воскресенье, 22 июня, отправилась я к бабе Куше. Мы дружили: у нее на финской войне сына убило, а у меня - мужа. На улице соседка окликает:

   -Клава, ты куда? Война ведь!

   Радио тогда мало у кого было. Одна вынесла громкоговоритель на крыльцо, все стояли и слушали речь Молотова. В четыре часа объявили митинг в поселковом совете. Мужчин - мою ровень - всех в армию забрали. Немногие из них возвратились обратно...

   Завод эвакуировался на Урал. Меня не взяли: муж убитый. я всего-навсего браковщица, не больно-то и нужна. Через деревню отходили наши части. Бойцы голодные, измученные, мы выносили им в ведрах картошку и огурцы.

  Стрельба раздавалась все ближе, и народ принялся рыть окопы. 25 августа стоял такой гул от разрывов, что земля колыхалась. Мы прятались в общем окопе. Неожиданно все стихло. Один старик пошел на разведку, кричит нам:

   - Выходите, гости едут!

   Немцы прикатили на мотоциклах, пошли по домам. Лопочут по-своему, кур, поросят забирают. У меня посмотрели, что взять нечего - беднота одна - и ушли. Поселились в школе и директорском доме. В Сорочкино устроили комендатуру, нас посылали туда убирать. Назначили старосту. Им стал Иван Макарович Великанов. Хороший человек, никому вреда не причинял, однако после войны наши его все равно посадили.

   Несколько мужчин ушли в лес. Мальчик Володя Данилов носил им патроны. Немцы через переводчика, дядю Васю Хаклиса, передавали по рупору:

   - Сдавайтесь, а то жены будут уничтожены!

   Мужчины сдались и выдали Володю. Его повесили на брусьях в спортгородке вместе с ламповской Анисьей Викуловой. Та укрыла у себя семерых красноармейцев, а соседка - подлая баба - донесла немцам.

   Партизаны спалили поселок за речкой и пожарную каланчу. Их тоже кто-то предал, и они попали в плен. Страшный лагерь был в деревне Ящера.

   Есть стало совсем нечего, и мы с женщинами ходили за Лугу менять тряпки. Под Псковом я выменяла мужнин новый костюм на полмешка крупы; в деревне Крашеново отдала бобриковое пальто за каравай белого хлеба. Последние рубашки продала, ничего не осталось. Даже гребенку с головы я отдала за кусок хлеба. Дальше пришлось побираться. Помнится, сижу на саночках в д. Серебрянка и думаю: "Умру, но не попрошу!" Тут две девушки из наших выходят из дома с куском хлеба. И я решаюсь. Постучала в один дом, а там обедают. Отрезали мне ломоть...

   Пробовали мы толочь березовую кору на лепешки, но есть их было невозможно: горчей полыни. Когда пошла трава - тушили ее и ели. Мальчику моему исполнилось три года. Он опух от голода, и родители мужа, жившие в Сиверской, взяли его к себе. Поел он там творога с молоком и умер. Видно, коль ешь одну траву, другое в прок не пойдет...

   В апреле нас погнали на торф - за 9 километров от поселка. Мы лопатами выковыривали куски мха и укладывали их на элеватор, едва поспевая за машиной. Там же работали и наши пленные. Жили они в бараке прямо на болоте. От голода искали павших зимой лошадей и варили гнилое мясо. Я пару раз ночевала в бараке, но там невыносимо пахло тухлой кониной и заедали клопы.

   На Старом болоте надзирателем был злой немец Вальтер, издевавшийся над пленными до невозможности. Он не расставался с плеткой, за что его и прозвали "Плетка". Мне попадало за язык: не могла терпеть несправедливость.

   За такую тяжелую работу давали один ломтик хлеба. Идешь домой и гадаешь - самой съесть или детям отнести? Вот я и сказала:

   - Работу требуете, а накормить не можете!

   Вальтер хотел меня прибить, но конвоир не допустил.

   Меня перевели на Новое болото, где мы только подбирали заготовленный до войны торф. Немцы увозили его через Дивенскую в Германию. Здесь надзирателем был Юзеф - хороший человек, никого не обижал. Однажды его заменил другой немец. Тот потребовал, чтобы мы работали и ночью - грузили торф на платформы. Я сказала: "Не будем!" и нарочно упала. Пришел Юзеф и отменил ночную смену.

   Раз в неделю, по субботам, нам выдавали паек: полбуханки хлеба и 300 граммов конины. Как хочешь, так и живи.

   Сестра с мужем жила в Красницах у леса. Жутковато там было: безлюдье, один лес шумит. Как то зимней ночью, в 1943-м, к ним постучались трое незнакомцев: двое мужчин и женщина. Сказались партизанами. А на другое утро Колю забрали немцы. Потом и сестру взяли в гражданский лагерь у Строгонова моста. Я ходила к ней: забор из колючей проволоки, овчарки. Сестра говорила, что у нее все допытывались, кто приходил к ним в дом. Она и сама не знала, только ей показалось, что бороды у "партизан" были приклеенные.

  На торфе я проработала до осени 1943 года, пока сезон не закрылся. Уже началась эвакуация населения. Вальтер потешался:

   - Я тебя вместе с болотом эвакуирую!

   Зол был на меня.

   К Новому году в Дружной Горке осталось около 200 человек с детьми. Угнать нас немцы уже не успели. В конце января 1944-го, отступая, они загнали всех в школу, собирались взорвать. Но 31-го пришли наши*. Был большой бой, в котором полегло много солдат. После мы собирали убитых по лесу и хоронили в братских могилах. В 1946-м всех перезахоронили на кладбище за поселком. Там и красноармейцы, и капитан Миша Занадворов**, и наш Володя Данилов, и несчастная Анисья Викулова из Лампова. Я, как могу, ухаживаю за могилой, ношу цветы к памятнику. Может, и моему Мише в Финляндии кто-нибудь цветочков принесет? Соседки спрашивают:

   - Зачем это тебе нужно, Клавдя?

   Я промолчу, а сама думаю: с войны хожу и буду ходить, пока жива. Ведь благодаря им мы остались жить...

   * - пос. Дружная Горка освобождала 85-я стрелковая дивизия. (примечание составителя)

   ** - возможно имелся в виду "капитан Миша Здравомыслов"